Галина Ивановна Климович, старший следователь по особо важным делам Генпрокуратуры, старший советник юстиции – личность в правоохранительной системе легендарная. На её счету масса громких «бандитских» дел по одесскому региону, в частности – банды Десятника, Попеско, братьев Заплитных, по которым на скамью подсудимых садились десятки жестоких преступников. Но едва ли не самое яркое дело – по банде Мариянчука (Васи Чеченского). Громкое оно и лично для Климович в прямом смысле слова: в связи с ним на неё несколько раз покушались, в том числе и с применением гранатомётов. Из-за этого ей приходится жить и работать в плотном кольце охраны. Но гроза криминалитета и «белая ворона» в системе прокуратуры, тем не менее, не сбавляет обороты своей кипучей деятельности. Уговорить её дать интервью удалось лишь под предлогом «профессионального» женского праздника.
Работа — адская…
Что вас привело на работу именно в прокуратуру? Ведь когда вы начинали работать, зарплата следователя была такая же, как и у инженера. Что это – романтика, обострённое чувство справедливости или что-то ещё?
— Пожалуй, обострённое чувство справедливости. Хотя, на первоначальном этапе, может быть, была и романтика, стремление реализовать свое «я». С годами появилось ощущение своей необходимости и глубокая убежденность в том, что эта работа нужна. Очень важным моментом является наличие конкретного результата в твоей работе, это то, ради чего стоит жить. Я думаю, что следствие — это моя жизненная программа, потому что мы все приходим в этот мир с определённой жизненной программой, которую обязаны выполнять.
Но ведь работа адская?
— Да.
Так, может, стоило попробовать себя в чём-то так же ярко реализовать на каком-то менее опасном, но интересном поприще? Например, стать актрисой, художником, педагогом…
— Нет, я не мыслю для себя другого пути, тем более, что профессия следователя, если это призвание, включает в себя дар актрисы, художника и педагога вместе взятых. Многое закладывается в человеке с детства. Моя мама мечтала, чтобы я была врачом, отец — журналистом, а я знала, что буду следователем, хотя усыпляла бдительность родителей квалифицированным обрабатыванием ран и сочинением «пионерских» статей. У нас во дворе жил бывший прокурор, так вот он вечерами собирал нас — малолеток — и, порою со слезой на глазах (густя о прошедших годах), очень много интересного рассказывал. Наверное, вот тогда меня это так увлекло. Кстати, из наших дворовых ребят двое стали прокурорскими следователями, кто-то пошёл в милицию. Т.е. больше половины из нас ушли в систему правоохранительных органов — бороться со злом. Это был толчок для появления увлечённости — я начала читать много детективов. Правда, в жизни всё гораздо жёстче и, зачастую, обязательные для фильмов и книг хеппи-энды отсутствуют.
Разочарования часто вас посещают? И в связи с чем?
— Бывало, конечно. Вот, например, отец одного убитого пришёл ко мне и говорит: ” Если не живого сына, так хоть могилу его дайте, чтобы можно было прийти, цветы положить, поплакать, поговорить”. А когда нашли тело сына, он с такой болью обронил: “Зачем? Так хоть иллюзия была что, может, жив, куда-то уехал…”. Вот в таких ситуациях бывает очень тяжело.
Вы выработали с годами здоровый цинизм, чтобы не переживать, не принимать близко к сердцу каждую конкретную ситуацию?
— К сожалению, нет. Я проживаю жизнь каждого моего подопечного — это большой минус в моей работе. Но с другой стороны – если не жить этим, не быть искренней, не верить свято в то, что ты делаешь и что это правильно, то это уже будет не призвание, а простое ремесло. И в положение потерпевших вхожу, хоть это и сказывается на здоровье. Пожалуй, как раз горе потерпевших не позволяет мне двурушничать, а кому-то не дает возможности со мной “договориться”, так как кровью, горем и слёзами не торгуют. Это убеждение придаёт мне силы и целеустремленности в работе.
… но чертовски интересная!
Расскажите о технике допроса. Понятно, что вы к ним готовитесь, но возникает импровизация, используете какие-то театральные эффекты?
— Я как школьница – очень основательно готовлюсь к каждому следственному действию и каждый раз волнуюсь перед его началом. Когда же наступает момент, я становлюсь внутренне спокойной и собранной, раскладывая информацию по полочкам. Безусловно, большую роль играет вдохновение.
Рассказывать все секреты не хочу, так как собираюсь еще работать.
От оперов вы требуете безукоризненного выполнения ваших предписаний, или приветствуете инициативу и самодеятельность?
— Талантливых оперативников, к сожалению, становится все меньше, их некому учить, и следователю нередко приходится объяснять им элементарные азы.
Я действительно требую от оперативников безукоризненного выполнения моих поручений, но в то же время поощряю их инициативу и проявление смекалки, которые, тем не менее, должны быть контролируемыми, дабы не навредить делу.
Что эффективнее — прижать преступника к стене фактами и уликами, или ходить вокруг да около, провоцировать, когда в итоге человек и сам не может понять, в какой именно момент и почему он раскололся?
— Каждый раз бывает по – разному: кому-то нужно вопросы в лоб задавать, а кого-то – долго “окучивать”. Когда-то я расследовала дело в отношении человека, совершившего убийство женщины, сопряженное с ее изнасилованием. Вычислили его практически сразу, да еще и изъяли у него магнитофон и другое имущество потерпевшей. День с ним работаем, второй, а насильник стоит на своем: “Нет”, “не был”, “ехал в поезде и предложили купить” и. т.д. И тут я обратила внимание на его ногти – ухоженные, красивые и чистые, что явно диссонировало с его родом занятий. Я спросила его: «Вы что, делаете маникюр, но для мужчины это так нетипично? Вы, наверное, нравитесь женщинам?” Он ответил: “Да, есть такой грех”, и мы начали говорить о женщинах, об аксессуарах, о том, как легко ему расположить женщину к себе и т.д. В итоге, потихонечку, мы пришли к тому, что ему скучно с одной женщиной, он даёт объявления в газете, знакомится с кем-то, но новая женщина ему тоже надоедает. А у нас как раз убитая познакомилась с ним через газету. И вот во время этого увлеченного разговора я вдруг спрашиваю: “Зачем убивать было?”, а он как-то по инерции, доверительно и с обидой отвечает: “А она мне ногтем в глаз попала”. Оказалось, что наш мужчина захотел очень быстро перескочить через прелюдию и стал применять к женщине силу, а она, отбиваясь, попала насильнику ногтем в глаз, чем вызвала в нем ярость и молниеносную реакцию. Т.е., начав с ногтей насильника, мы пришли к ногтю его жертвы и к раскрытию преступления.
Что сложнее — заставить преступника признаться или сдать подельников?
— Сдать подельников, конечно. Как правило, даже если человек готов говорить всё, то только о себе, а о других – нет. В силу принципов каких-то. Приходится убеждать, что, сказав “а”, нужно говорить “б”, что грош цена тогда признанию, ведь преступление остаётся не до конца раскрытым. Но это тяжкий труд, людям очень трудно преодолевать этот барьер.
Это бандитский кодекс? Он вообще существует? Как вы относитесь к воровским понятиям, принципам?
— Бандитский кодекс, вероятнее всего, придуман киношниками и писателями. Безусловно, что в преступном мире существуют какие-то правила поведения, но те же люди, живущие «по понятиям», как правило, готовы сотрудничать неофициально, соблюдая лишь формальную видимость того, что они придерживаются этих правил: “Для протокола ничего не дам, а без протокола — пожалуйста, могу общаться”. Так о каком кодексе можно говорить?
Что во всей следственной работе вызывает у вас наиболее сильные чувства?
— Самое сильное – чувство азарта, когда идешь по следу, вычисляешь, анализируешь, чувствуешь на запах и на вкус. Я не раз замечала, что когда очередная версия заходит в тупик, у следователей и оперов тусклые глаза, они брюзжат, раздражаются, скрипят. Но стоит только замаячить на горизонте живой доказательственной информации, как всё начинает кипеть, уходит усталость, в крови адреналин. Словом, это пьянящее чувство.
А хотя бы чисто по-человечески вы можете понять и оправдать какие-то преступные поступки?
Понять могу, а оправдать преступление – нет. Я уже сказала, что проживаю жизнь каждого обвиняемого, пытаясь понять обстоятельства, которые толкнули его на преступление. Исходя из этого, я решаю, какую меру пресечения избрать человеку, какой объём обвинения ему предъявить.
У меня в практике был случай, когда я прекратила уголовное дело против человека, убившего двух лиц.
???
— Это была необходимая оборона. Бывший афганец, чудом оставшийся в живых на войне, приехал навестить своего знакомого, у которого дома оказались два ранее неоднократно судимых «отморозка». Им сразу не понравилась прическа «лоха» и они с помощью ножей попытались его «постричь», нанеся при этом ему несколько ножевых ранений. Оба так спешили убить нежданного гостя, что застряли в довольно узком дверном проеме, а афганец, схватив все, что подвернулось под руку, стал «барабанить» по их головам, пока те не осели по очереди на пол, продолжая «изрыгивать» ругательства и угрозы. Выскочив в образовавшийся проем, афганец убежал, не зная, что от нанесенных им ударов, «цирюльники» скончались.
Вычислили афганца тоже быстро. Приехали к нему, спрашивают: “Ты был там?”. Отвечает: “Да, был”, “Там два трупа”, — говорят ему, Он: “Всё, я понял”, собрался и приехал.
Я два месяца держала его в «черном теле», изматывая следственными действиями, но оставила на свободе, давая возможность оценить каждый глоток свежего воздуха. Перед майскими праздниками разрешила ему поехать домой и проститься с родными, а когда он приехал «готовым идти в тюрьму», объявила о прекращении в отношении него уголовного дела. Может это жестоко, но запомнится на всю жизнь, и в следующий раз такой ситуации не будет.
Какие дела вам наиболее интересны?
— Обожаю работать по фактовым, нераскрытым делам – так называемым “глухарям”. Это действительно большое поле деятельности, там очень тяжёлая мыслительная работа, анализ и синтез – сколько бы ни было направлений, их все нужно скрупулёзно, до точечки, пройти, чтобы дойти до “сердца” и получить результат.
Но как по ним работать? Проходит много лет, свидетели забывают события, следы стираются…
— Я уже сказала – анализ и синтез, изучение личности потерпевшего, его связей и образа жизни, общение с людьми. Такого, чтобы преступник сам по прошествии лет пришел и сознался, практически не бывает. Во всяком случае, это единичные факты. Такой случай у меня был в деле по убийству майора милиции Тесленко, от расследования которого меня отстранили осенью прошлого года. Человек, увидев, как глубоко мы копаем, пришёл сам и принёс явку с повинной. Но это классика, такие случаи редкость. В основном, как правило, тратится масса энергии, следователи и оперативники выкладываются по полной, складывая бисеринку к бисеринке в осмысленный узор. Но вот когда уже устанавливаешь виновных, становится неинтересно, так как следователь превращается в писаря, фиксирующего факты.
Что вам ближе — дух закона или буква закона? Для большинства людей — это лишь абстрактные понятия и научные категории. Но для вас-то это практика.
— Буква закона – это то, что прописано в кодексе и от чего ты ни на шаг не можешь отступить, даже если этот закон несовершенен и абсурден. Зачастую это – декларация и ограничение. Мне ближе понятие “дух закона”, так как это — ощущение справедливости.
Воспитательный момент
Свою миссию вы как понимаете? Возможно ли победить всё зло?
— Увы, это невозможно. До тех пор, пока существует добро – существует и зло. Что касается миссии, то спасший одну человеческую жизнь, спасет мир. Я не пытаюсь решать проблемы и судьбы глобального масштаба, а стараюсь объективно разобраться в судьбе конкретного человека. Я, как Жеглов, убеждена в том, что вор должен сидеть в тюрьме, но закон для всех воров должен быть один. И умирающий сегодня в нашем государстве принцип неотвратимости наказания, не должен окончательно превращаться в декларацию, так как безнаказанность ведет к растлению нации и уничтожению всех нравственных ценностей в государстве.
Бывает желание дать какое-то напутствие обвиняемому уже тогда, когда дело передают в суд? Я не имею в виду нудные нравоучения.
— Если это совсем молодой человек, то я стараюсь вложить в него душу, пытаясь склонить к изменению образа жизни, особенно после отбытия наказания. Если же это уже сформировавшийся, взрослый человек, со сложившимися устоями и отношением к жизни, то тратить силы на его перевоспитание и переубеждение бесполезно.
Вы же растрачиваете себя, свои психокалории наряду с калориями обычными. Как вы восстанавливаете себя, чем подпитываетесь?
— Я обожаю котов (смеётся) – у меня дома два кота. Читаю книги, смотрю фильмы. А вообще, мне кажется, у меня внутри мощный генетический генератор.
Вы расследуете дела, в которых намешано множество страстей, больше всего низких: предательство, ненависть. К вам эта грязь пристаёт?
— Я же живой человек, поэтому, безусловно, весь негатив в той или иной мере даёт о себе знать, действует на психику. Но я не даю себе испытывать неприязнь к подозреваемым, а стараюсь найти в каждом из них хоть какую-то положительную черту, за которую и держусь.
Если на одну чашу весов поставить человека с “понятиями”, сформировавшейся философией, убеждённостью и “стержнем”, а на другую — законопослушного, но трусливого и мелочного, то что перевесит для вас по отвращению? Чисто по-человечески, конечно, не с профессиональной точки зрения.
— Естественно, мне будет импонировать первый. Не люблю трусов, подлых и двуличных, презираю равнодушных, не терплю фальши. Пусть отрицательную, но личность, я готова воспринять, нежели бесхребетное ничтожество без принципов, убеждений, стержня.
Следствие — оно женского рода
Пресловутая женская интуиция существует или это вымысел?
— Бесспорно существует и очень помогает в работе, но если доказательств недостаточно, то интуиция останется при мне, а фигурант не будет привлечен к ответственности.
Вы не пытались создать своеобразных клуб женщин — важняков?
Нет, так как женщин- важняков в органах прокуратуры очень мало, а в Генеральной прокуратуре я одна. Я повторюсь в очередной раз, что женщина-следователь – лучше, чем мужчина-следователь. Она более усидчивая, дотошная, добросовестная и ответственная. Женщина, правда, более эмоциональна, чем мужчина, и часто иррациональна, но нередко благодаря этим качествам она достигает большего эффекта, чем мужчина.
Правда в системе прокуратуры женщинам, как правило, роста не дают, существует дискриминация, и каждое исключение из этого правила лишь его подтверждает.
Женщины в прокуратуре, всё-таки, занимаются проблемами несовершеннолетних, природоохранными вопросами, надзором, работой с гражданами. Вы же ведёте самые сложные, “убойные” дела – по бандитским группам. Вы пытаетесь себе или кому-то доказать, что не существует неженских профессий? Или вы просто не верите в этот стереотип?
— Да нет, для меня никогда не существовал такой стереотип. Я выбрала эту категорию дел по той причине, что руководство и народные избранники никогда не вмешивались в «кровавые» дела и это давало следователю возможность быть независимым. Так было раньше, когда «важняки» Генеральной прокуратуры представляли собой профессиональную элиту. Сегодня же следователи поставлены в настолько унизительное положение, что невольно начинаешься понимать, что реализация Переходных положений Конституции уже активно внедряется в жизнь.
Начальство, увы, как и Родину, не выбирают, а жаль…
О личном и личностном
Насколько большую роль в работе следствия играет личностный фактор — то, кто стоит во главе вашего ведомства? Бывают попытки влезть, повлиять на ход дела? Ваш имидж неподкупного, бескомпромиссного и непоколебимого следователя широко известен, так в чём ваш личный рецепт сохранения независимости?
— Однозначно, что личностный фактор играет очень большую роль. Что же до рецепта, то его как такового нет. Это если бы я только пришла в прокуратуру — мне пришлось бы, наверное, сразу же уйти, потому что я со своими принципами являюсь совершенно инородным телом в нынешней системе прокуратуры. Но у меня за спиной определенный багаж работы в следствии, неоднократные покушения на мою жизнь, что в совокупности не даёт моему руководству возможности расправиться со мной особо цинично, так как нет уже сегодня гарантии, что какая-нибудь политическая сила, которой я сама по себе безразлична, не воспользуется этой ситуацией, как только пожелает сменить руководство Генпрокуратуры либо получить какие-то «векселя».
Тогда зачем вам всё это нужно? С одной стороны – угрозы преступников, с другой – возможный удар в спину…
— А як как представлю, что на моё место придёт «мягкий и пушистый», удобный и угодливый сотрудник, так сразу думаю о том, куда пойдут те матери, у которых убили детей? Утопия, иллюзия с моей стороны? Может быть. Но пусть хоть я и такие как я сдерживают вакханалию вседозволенности.
Если я и уйду из прокуратуры, то только тогда, когда мне перестанет быть интересно, а пока каждое дело для меня – это целый мир, каждый раз открывающий что-то новое.
Как вы относитесь к многочисленным покушениям на вас, к телефонным угрозам? Как переживаете это?
— Ко всему отношусь философски. Каждый должен прожить свою жизнь. Это – моя жизнь, я другой жизни не мыслю. Мы все рано или поздно умрём. Т.е. это не столь важно, важно — чтобы ты жил, а не прозябал, и я выберу судьбу сокола, который живет 30 лет, но пьет горячую свежую кровь, чем жизнь ворона, который живет 300 лет, питаясь падалью.
Уголовный кодекс приводит градацию преступлений, разделяя их на тяжкие и не очень. Но есть ли у вас личная шкала — какие поступки вы считаете наиболее страшными?
— Самое страшное, по моему мнению, это похищение и убийство детей, которые сами по себе беззащитны. Страшно насилие над женщиной
Вы наверняка помните фильм “Криминальный роман”, где следователь влюбляется в подозреваемого (его Абдулов играет). Бывает такое в жизни?
— Фильм, конечно, помню, но и жизнь не отстаёт. Даже в Одессе была ситуация, когда девочка-следователь, по-моему, из райотдела, влюбилась в обвиняемого и когда в очередной раз вывезла его из СИЗО, он сбежал. Я не признаю служебных романов, а тем более с человеком, который зависит от тебя.
Немного за
