Игорь Гаркавенко: Украина. Доктрина без альтернативы. «Украина – Русь» — III

5

Этот мир оставил далеко позади эпоху противостояния монархий, границы интересов которых иногда равнялись границам континентов. Ещё быстрее он оставил период наднациональных образований, основанных на базисе классовой борьбы и экономической идентичности, часто идеально покрывающих своими границами границы предыдущих монархий. И сегодня мы наблюдаем смехотворную попытку склеить материк Европа “универсальными ценностями”, “бессмертными принципами”, прочность которых сейчас равняется прочности несущей их на себе бумаги, двухсотлетняя история которых, есть история бесконечных ошибок и катастроф.

Всё развеялось как мираж, и осталось только то, что не развеется никогда, — этносы, народы, нации, расы и культуры.

Если вы слышите: “права человека”, вы должны знать, это не статичный, постоянный факт, феномен, императив, — это процесс, функция, тенденция, техническое прикрытие — ассимиляции Европы Азией и Африкой, что не остановится до тех пор, пока от “Евро” не останется и следа.

Существование России было оправдано эпохой монархий. Оно было оправдано идеей диктатуры пролетариата и сверхмиссией мировой революции, но сегодня, оно не оправдано ничем. Директивных мер и бюрократического аппарата никогда не было достаточно для того, чтобы противостоять духу времени.

Будущее русского народа, не Евразия, — это ловушка и фальшь; его

будущее, — либо Европа, либо Азия.

В своём продолжительном противостоянии с Кремлём, русские националисты осуществили основательную инвентаризацию истории, вплотную приблизившись к имени, характеру и ценностям своего идеала.

Этот идеал — Русь; что окончательно сводит к одной опорной точке позицию нашей общей обороны и траекторию наступления.

Так как Русь, в своём истоке, могуществе, расцвете, была — Киевской.

Если “аксиома” классиков и вождей коммунистического интернационала, говорила о невозможности — “построения социализма в отдельно взятой стране”, или, как более выразительно сказал один из них — “мы будем в нём все, или никто”;

касательно Украины, можно сказать уверенно, что в ней, как в отдельно взятой стране — невозможен победивший национализм и достигшая своих целей национальная революция вообще.

Украина, всего лишь, волей или неволей, но воспринимает и разворачивает у себя то политическое содержание, которое задано извне, могущественными геополитическими соседями и их “политической модой”. В Европе мода на либеральную демократию, и Украина в ней, как восточная её периферия; в России и Белоруссии мода на светскую диктатуру, и Украина имеет своим свойством также рядиться в неё, как западный её предел.

Украинский национализм, в его нынешнем формате, несмотря на локальные и актуальные перемены, но всё же возник во время европейской моды на национализм. Он был сформирован во время победившего интернационала европейских национализмов, одним из которых закономерно себя видел, как крайний форпост общей крепости, на границе с общей для всех большевистской опасностью. Но сегодня, Украина является не продолжением Европы националистической, но продолжением Европы либеральной, и следовательно, украинские национал-революционеры должны расставить точки; либо, — они должны будут серьёзно поверить в победу национализма в отдельно взятой стране, конкретно — в Украине, либо, для этой же, в том числе, цели, — они должны будут сами стать инициаторами и организаторами национал-революционного европейского интернационала. Третьего не дано. И решение первой задачи, на мой взгляд, возможно только при решении второй.

Конечно, может показаться, что направление для подобной инициативы открыто не только к Востоку, но и к Западу от нас.

Разве что на первый, невнимательный взгляд.

К востоку от нас, — неподвижность, но это неподвижность под прессом диктатуры. К западу от нас, — неподвижность, но это неподвижность в атмосфере либеральных свобод.

Если народ подаёт мало признаков жизни под давлением государственного террора и репрессий чужеродной власти, мы ещё ничего не можем сказать о возрасте и перспективах данного народа, но, если он неподвижен как растение, в разрежённой атмосфере либерального мира, с его экономическими и институциональными кризисами и непостоянством, — вряд ли, что-то ещё сможет лучше сказать о его старости. Либерализм, особенно в своей постмодернистской версии, есть последняя наркотическая инъекция, которая только и способна заставить старика танцевать, его шанс на последний и предсмертный мальчишник. И если он всё равно лежит, то его вряд ли поднимет даже революционная диктатура.

К востоку от нас неподвижность, но эта неподвижность потенциальна грандиозным взрывом. Потенциальна иным вектором истории. Интуиция подсказывает охарактеризовать нынешнее состояние Востока, как национальную молодость в плену у имперской казенной старости. В ближайшей исторической перспективе, там можно ожидать сильнейших преобразований и метаморфоз. И если они снова сложатся в опасную для нас конфигурацию, будет поздно признавать, что не следовало их предоставлять самим себе, что необходимо было найти среди всех потенциальных сторон конфликта наиболее лояльную и союзную Украине, другими словами — свою, чтобы всеми силами её поддержать.

Во время эпопеи нашего Майдана один известный российский философ сказал такие слова: “Пришло время говорить по-украински”. Тем самым, он подчеркнул, что мы дали им хороший пример того, каким образом общество, народ, нация, культура, может победить аппарат полицейского государства.

Перефразируя его, можно сказать, — для того, чтобы русский народ мог “говорить по-украински” и действовать — проукраински, Украинская Национальная Революция, должна найти в себе силу — “говорить по-русски”; другими словами, должна — осуществить национальную революцию на экспорт.

Когда претензии украинской революции по отношению к России, звучат как: “отнимем Кубань, Ставропольский край или Курскую и Воронежскую область”, по отношению к русскоязычному Крыму: “Крым будет украинским или обезлюдеет”; в таком случае, мы говорим с империей на языке империи, с государством на языке государства. Это дискурс субъектов одного порядка. И побеждает из них тот, кто сильнее и больше.

Но мы не империя, не государство, мы революция, и если мы хотим победить, мы должны найти асимметричный ответ. Революция бесконечно слабее империи физически, но гораздо сильнее по потенциалу своего смысла, по своей энергии, органичности, идеализму.

Революция, стремящаяся победить империю, принципиально говорит об освобождении, — людей, этносов, народов, культур…

Об освобождении, но не об аннексиях.

Первый раз Россия сюда пришла воспользовавшись прецедентом акта Переяславской Рады. Второй раз, век назад, она пришла, вооружившись “правом наций на самоопределение”. Сильнейшие завоеватели Европы проиграли ей, именно потому, что шли на неё с чисто аннексионнистски, завоевательски заявленными задачами, имея своей целью не свободу народов, но “министерство восточных оккупированных территорий”.

У них, в таком случае, не оказалось шансов, и говорить о подобных шансах для Украины, в данном случае, смешно.

Функцией идеологии, как необходимого условия выживания, жизнеутверждения нации, государства, является: “быть цементом, укрепителем внутри и взрывчаткой снаружи”, — в расположении смертельного исторического противника.

“Доктрина Русь”, принятая Украиной, позволяет ей мобилизовать и уверенно присвоить цивилизационную, историческую длительность величиной, не в четыре — пять веков, но полторы тысячи лет.

Позволяет консолидировать в одно, пусть и сложное целое, всё этническое и культурное пространство, которое входит в её государственные пределы, отбросив все локальные антагонизмы украинской идеи и востока Украины в прошлое.

И что самое главное, более того, всего лишь фактом своего наличия, только будучи символом и знаком, идея Руси сменяет центры геополитической тяжести на чашах весов всего русского пространства, делая отныне Киев маяком и точкой притяжения центростремительных энергий всего Русского Мира. При этом, ставя Москву, как и всю враждебную нам Евразийскую систему под угрозу масштабных, центробежных антагонизмов.

Теперь мы видим на их территории своих, жаждущих нашего расположения и помощи, а не наоборот, как это было принято и выгодно считать в Кремле, последние несколько веков.

“Доктрина Русь”, делает постоянной зоной украинских интересов огромные территории к востоку от нас, при этом примиряя идеологическую и революционную экспансию с выполнением мета-исторической миссии свободы русского народа, как субъекта европейской судьбы.

И это не роскошь, которую хочется себе позволить из воли к власти или из амбиций “большой игры”, нет, — это необходимость, диктуемая обязанностью спасения Украины.

Прежде чем вернуться и окончательно достигнуть Киева, локомотив Украинской Национальной Революции, едва войдя в него, должен, с сугубо украинским грузом, ещё проследовать через станцию Москвы.

“Доктрина Русь”, принятая в качестве генеральной, осевой, идеологической линии Украины, является единственным решением исторической проблемы:

“Мы Есть, Только Тогда, — Когда Их Нет. Когда Они Есть, — Нас Нет.”

И в полноте отвечает на последующие вопросы:

“На Что Именно Мы Должны Решиться, Чтобы Уверенно Остаться Тогда, Когда Они Снова Будут?”;

и: “Не Потребует ли в таком случае, Наше Наличие, — Их обязательного Отсутствия, Наше Быть, — Их Не Быть?!”;

то есть позиции:

“Когда Мы Есть, — Их Нет?!”

Доктрина Русь, говорит: “Да, требует”, и объясняет, каким именно образом она требует это сделать.

Россия, не есть Русь.

Русь, не есть Россия.

Россия, — тюрьма русского народа и надгробный камень на его политических чаяниях.

Ударение на одном, исключает наличие другого.

Итак.

Тактическое рассмотрение задачи Украинской Революции, потребовало для её решения обязательно вывести из строя извечного геополитического восточного врага.

Максимально, если не единственно возможным, это оказалось только, — методом “революции на экспорт”.

Для завершения революции одной, необходимо организовать другую. Что сделало задачу, по своему масштабу стратегической.

Единственным, перспективным, союзным нам, революционным субъектом Востока, оказался Русский Национализм, представляющий собой авангард и лучшую часть русской нации.

Рассмотрение общих мотивов его борьбы и борьбы Украинской Революции, сказало о том, что в самом принципиальном эти мотивы совпадают. Что перевело оценку задачи из области технической, рациональной, стратегической, в область идейной близости.

Доводы разумны, понятны и ясны, но…

Но всё же, последовательно переходя от одного этапа к другому, нельзя не обратить внимание, на некое, сугубо украинское препятствие — даже думать в подобном направлении..

Поиск выхода, разумного пути национал-революционера, привел нас к этой преграде, природа которой в многовековой национальной психологии, непреодолимость которой, требует для прояснения проблемы, взгляда, даже не психологической зоркости, но уже метаисторической высоты.

Интересующим этот взгляд субъектом, теперь должен быть не столько актуальный нашему времени революционер, с которого мы начали наш путь, но, — культура, этнос, нация, народ, во всём масштабе своей временной длительности.

6

“Україно”

Мне довелось отбывать большую часть своего первого срока на одном бараке с убеждённым украинским националистом. Точнее сказать, посчастливилось, так как в тех условиях мы были лучшими друг другу собеседниками, из возможных. Наверное у лагерной администрации были большие надежды от души понаблюдать за нашей войной, но мы оказались друзьями уже в первые дни знакомства. Насколько же они были разочарованы, когда на мой первый карцер “за неповиновение”, понёс мои личные вещи и “скатку” — матрац, из всех заключённых моего отряда, именно он, Серёга, ”Немец”.

Серёга божественно любил Украину, и видимо он знал Украину не эту, но Украину иную, вечную и небесную. Он был идеалистом такого рода, что можно сказать “не от мира сего”.

Как-то, он объяснил мне:

“У”, — личный герб Святослава.

Дальше, — “край”, внутри которого ”рай”.

И наконец, “iно”, что означает “iнше”, ”иное”.

По интерпретации Сергея, конечно подразумевалось — метафизически “иное”, не земное, до этого просто невозможное и небывалое.

Меня это впечатляло и восхищало, да и сейчас также.

Но в данный момент, я не об этом.

После, я ещё вернусь к этому, “иному” — метафизически, метаисторически. Но сейчас, я скажу о более прикладном “ином”, — историческом, политическом, психологическом и даже географическом.

Вся история Украины, с тех пор, как это восточноевропейское образование получило это имя, проходит под настойчивым знаком жажды этого “иного”. “Иного”, не идеального и трансцендентного, но вполне земного, конкретного и ожесточённого, — по отношению к Востоку.

Нельзя сказать, что это ожесточённое “иное”, было подобно внезапно свалившейся исторической преграде, расколовшей в один миг и навсегда, — времена, пространства, народы. Оно, после первой, едва пробежавшей трещины, становилось живым результатом, памятью, реакцией, исторического опыта, который, с каждой вехой, каждым новым актом, лишь подтверждал правильность заданной тенденции и выбранной позиции, ещё больше ожесточая и отдаляя.

Температура данной, многовековой исторической позиции, достигшая к нашему времени градуса раскалённого металла, говорит о том, что её исток смешно искать в приоритетах экономическом, торговом; это конечно не политика и не результат решений исторических персон; такая боль, может быть болью только психологической, самой сильной и самой сокровенной, предопределившей всю дальнейшую жизнь субъекта; беспощадной и бесконечной болью души, имеющей своим равным эквивалентом степень ожесточения.

В том случае, если субъектом является нация, — психеей, душой, является культура. И в нашем случае, речь идёт совсем не о поверхностном и повседневном понимании этого слова.

О том, что причина находится гораздо глубже уровня логики, выгоды, сознания, лучше всего говорит то, что с тем, на кого распространился в качестве своей цели данный комплекс, предпочитали не просто — “не иметь дела”, но вообще — “не замечать его”, не видеть, не знать ничего о его существовании. Несмотря на то, что тот, другой, всегда был рядом, могущественен, деятелен, опасен и силён.

Это противостояние такого рода, в котором один стремится исключить другого из своего представления о реальном, окружающем мире, тогда как другой, стремится его, в этом реальном мире завоевать, уничтожить, ассимилировать.

В таком противостоянии, каждому удавалось остаться при своём и при этом, каждому достигнуть своей цели.

Первый, который предпочитал ясно видеть, всё знать и организованно действовать, для того, чтобы застигнуть и завоевать, — видел, знал, действовал, и завоёвывал.

Второй, который не желал — ни видеть, ни знать, ни реагировать, но только переживал, продолжал успешно это делать в режиме “внутренней оккупации”. Питая свой тонус и чувство важности выбранной позиции трагическим оттенком своих песен.

Я не обобщаю, были безусловно прекрасные, героические прецеденты, я лишь подчёркиваю тенденцию.

Это не столько конкуренция, ненависть, презрение, это демонизация своего оппонента, такой глубины и интенсивности переживания, что даже религия со своей мотивацией и ориентировками остаётся здесь на поверхности, не у дел. Это тема абсолютного, национального психологического табу, неснимаемого и непреклонного.

Под именем Украина, мы имеем историческое явление, которое пыталось “уйти” не только политически и культурно, но наверное, сменить в своей патологической вере даже географию, при этом, конечно, — естественно, природно оставаясь на одном и том же месте. За исключением определённой статистики своих представителей, у кого этот взгляд имел своим результатом оказаться в Канаде, в Париже, или где-либо ещё.

В её лице, мы видим субъекта, желающего вверить свою судьбу в чьи-то руки; видим субъекта, в глазах которого — непоследовательный, предательский, и часто вероломный Запад, всегда был опьяняюще — спасительно покрыт пеленой иллюзии и мечты, что имело своим жестоким следствием, для апологетов украинской идеи, оказываться в Заксенхаузене и в подобных этому обстоятельствах, вместо, казалось бы “освобождённого для них” Киева, что немногим отличалось от обратной перспективы оказаться в Сибири.

Под именем Украина, мы имеем исторического субъекта, сегодня, наивно ожидающего извне “соблюдения гарантий Будапештского меморандума”, как раннее, не менее “серьёзных исторических документов” и “авторитетных обязательств”, и с этой целью добровольно разоружающегося.

Несколько веков, не слишком ли много, чтобы оставаться во власти столь безнадёжного и безвыходного комплекса?!…

Не пора ли протрезветь, выздороветь, очнуться, окинуть ясным и чистым взором свою географию и понять, что она — навсегда.

Увидеть свою вечную, искренне — жестокую геополитическую правду, чтобы всерьёз задаться целью выстоять в ней, с опорой на неё саму.

Если ты пытаешься уйти, обернувшись к противнику своей спиной, но как показывает опыт, остаёшься на одном и том же месте, тогда как он движется и настигает; не лучше ли, насколько бы могущественен и опасен он ни был, однажды остановиться, отдышаться, повернуться к нему лицом, и сказать, — я здесь, я спокоен, я жду, и я готов тебя встретить.

В то время как Украина, бессознательно — настойчиво пыталась укрыться от реальности за этим своим “iно”, подобно ребёнку, с головой укрывающемуся одеялом и считающему что опасность действительно перестала существовать; Восток, прочитывал Украину как Окраину, — окраину востока, послушную, иногда непослушную, но законную периферию его восточной метрополии, пространство его законных геополитических и культурных притязаний.

Окраина… Но как ещё, лучше и точнее обозначить эту трезвую и беспощадную реальность, в которой, с одной стороны, тебе по-прежнему угрожает неизмеримо более могущественный и масштабный враг, тогда как с другой, то пространство, в которое ты стремишься, неся в себе своё культурное “иное”, веря в искреннюю интеграцию с родственным тебе “иным — своим”, Западным и Европейским, оборачивается пропастью дипломатических предательств, вынесением тебя на взаимовыгодные торги с Востоком, в лучшем случае информационной иллюзией помощи, в худшей, угрозой новых прямых аннексий, как с Востока, так и с Запада.

Мы есть действительно окраина Востока, непослушная, непокорённая, и припёртая им, к нашей одинокой фермопильской пропасти.

И мы есть окраина Запада, ведущая здесь, свой, одинокий пограничный бой; во имя Европы идеальной в своём сердце, но без реального наличия опоры её самой, за своей спиной.

Окраина, так выглядит наша правда при трезвом, здоровом взгляде.

Безнадёжно, холодно, одиноко, но разве было нужно где-либо, когда-либо, что-либо другое, для пробуждения невероятных сил, необходимых для обретения неотступной гордости и непреклонной воли. Великие исторические цели всегда требуют великих сил, а они, в своём истоке, всегда имеют Фермопилы точкой своего исторического отсчёта.

Окраина, есть имя нашей судьбе, и мы должны спокойно её принять, как принять позицию — “Государство Крепость”.

Это не просто разумные доводы, принятые при отстранённом взгляде с исторической высоты птичьего полёта. Само время, в жесточайшем качестве своих последних лет, сорвав мишуру универсальных ценностей, вернуло нас к нашей чистой пограничной экзистенции, тем самым, сделав нам предложение, от которого мы не в силах отказаться.

Так или иначе, но в понятии “Украина” содержится “Окраина”; и для того, чтобы не столкнуться с её интерпретацией Востоком, мы должны уверенно принять её, в своём собственном, самоутверждающем смысле.

Видео лекции:

Игорь Гаркавенко, философ, доброволец

для ГЕНПЛАНа

Продолжение следует…