„Это просто безобразие! Жду уже час, и никто из зала не вышел, ни о чём не предупредил! — таким образом выражала своё возмущение пожилая женщина в коридоре суда. — Мы работали куда как в худших условиях, детсады под суды не занимали и пластиковых окон не было, но такого вот себе не позволяли. Не было у меня такого…“
И тут произошло неожиданное. Сзади в коридоре раздался голос мужчины: „Вы хоть сейчас‑то перестаньте лгать (далее были названы имя и отчество женщины) — было!!! Меня не припоминаете?!“ Женщину, которая, как можно было догадаться, ранее была судьёй, передёрнуло. Судя по всему, мужчину‑то она узнала. Но это уже не так интересно. Это — их частные отношения. Лично мне до них дела особенного нет.
Но вот что точно уже к частным отношениям никак не сведёшь, так это то, что повод для возмущения таки был. К назначенному времени подошли около десяти человек, и теперь они ждали, ждали, ждали в коридоре суда неизвестно сколько и неизвестно чего. А судья, которая вызвала их на определённое время, заседала в процессе.
Надо отметить, что найдутся люди, которые будут горячо отстаивать позицию судьи, мол, что делать, мол, загрузка и всё такое прочее. Но ведь с другой стороны интересно, согласитесь, и то, что эта самая неопределённость вызвала вполне справедливое возмущение у бывшей судьи. И это — весьма показательно. И при этом я нисколько не сомневаюсь, что прав был и названный мужчина — эта же женщина только сейчас догадалась и прочувствовала чтó такое ожидание в неизвестности. А ведь казалось бы опыта у неё было предостаточно.
И вот какие мысли стали приходить в голову по этому поводу.
Когда‑то, всеми силами стремясь освободить судей от постороннего влияния, многие юристы и я сам в их числе выступили за назначаемость и несменяемость судей. Правда, в то время не приходило в голову, что люди, граждане государства будут вообще напрочь отрезаны от участия в правосудии, да и в здания суда будут попадать через какие‑то фильтрационные барьеры. Например, в президиуме Новосибирского областного суда любому, даже представителю стороны, чтобы присутствовать в открытом заседании, надо ни много, ни мало как испросить на то разъяснения в специальном письменном заявлении! Именно испросить разрешения!
В те же, уже удалившиеся от нас времена и заседатели в судах заседали, и зайти послушать заседание мог кто угодно, ни у кого разрешения не спрашивая, и никому никаких сумок на входе не показывая. Судьи тогда никаких общих иммунитетов не имели и отмечу сразу — вели себя намного приземлённее и скромнее, чем нынешняя эмансипированная от людей судейская поросль.
Что себе позволяют судьи — долгий рассказ. Но совершенно очевидным становится то, что они стали вести себя за очень‑очень редким исключением как представители некоего совершенно замкнутого в себе сословия. Сословия, стандарты поведения которого, как это и должно быть в герметичных сообществах, стали двойными: один — для поведения с «чужими», другой — со своими. Причём, характерно и закономерно и то, что внутри этого сословия выстроилась своеобразная иерархия. Иерархия административно‑бюрократического типа, сильно напоминающая феодальные отношения. И как не существует у судей никакой защиты от более высоких иерархов, в частности, от председателей высших судов субъектов федерации, так и не существует защиты у людей от произвола представителей судейского сословия, полностью отграниченного от какого бы то ни было проникновения нормальных гражданскообщественных отношений. Именно отсюда и стало проявляться то, что оказывается легко прощаемым и объясняемым внутри сословия, и что воспринимается как элементарное хамство внешним обществом. Не могу представить себе, чтобы хоть кто‑нибудь умудрился бы наказать судью за маринование людей в коридорах и беспардонное испытание их терпения. Более того — жалобы на подобное поведение даже не находят понимания: „Ждите! Судья занят(а)!“ А ведь видно по описанной уже реакции той самой женщины, что эта реплика по меньшей мере унизительна. Но сословие этого понять не в состоянии. Как не в состоянии оно без внешнего и постоянного вмешательства извне отдать себе отчёт в том, что главным в работе судей судов любого уровня являются не показатели, а нечто иное, вне судей, собственно говоря, лежащее. Именно — вне! И надо обладать совершенно выдающимися человеческими талантами, чтобы, находясь в наглухо закупоренном помещении, постоянно мыслить категория мира, окружающего это помещение. Проще уж пожаловаться на давление собственных иерархов и на собственные проблемы, которые, строго говоря, никого особенно из посторонних не касаются, коль скоро есть эти самые «посторонние».
Отметим, что именно отсюда и проистекает то, что должно именоваться простыми и ясными словами: чванство с одной стороны и прямое отторжение представителей такого герметичного сословия обществом — с другой. И все попытки апологетики такой герметичности, равно как и атаки на представителей этого закуклившегося в себе сообщества, всегда будут нести на себе именно асоциальный отпечаток. Что и не удивительно, поскольку при отрезанности одной группы людей от другой всегда возникает взаимное недоверие и стремление поставить под сомнение всё необычное, наблюдаемое у «иных», а равно и стремление во что бы то ни стало обелить «своих».
За примерами далеко ходить не надо. Достаточно, скажем, стороне процесса опоздать на пятнадцать минут, и может так случиться, что процесс вообще пройдёт без него. Но вот судья позволяет себе уж пятнадцатиминутные задержки просто как здрасьте.
Это ли не двойной стандарт?
Судьи всё чаще стали вызывать приставов и возбуждать административные дела, например, по тому поводу, что представитель не согласился со вздорным замечанием председательствующего «сесть как положено», то есть не нога на ногу (есть и неоднократные примеры тому!), но в то же время сами судьи вполне могут позволить себе даже в отношении людей старших их настолько нетактичное поведение, что в бытовой обстановке оно вполне могло бы вызвать очень резкую реакцию. И уж точно — осуждение окружающих. В суде же — ничуть не бывало. Это — не двойной стандарт?
Есть судьи, которые в порыве своего административно‑властного восторга вообще забывают и о том, что никаких, собственно, указаний за пределами судебного заседания они давать никому не могут. Но вот одному судье даже пришлось это разъяснять. Он, видите ли, из бывших военных прокуроров и полагает, что до того момента, как его честь удалилась из зала, все должны продолжать находиться на своих местах и пожирать глазами этого субъекта. Именно после закрытия судебного заседания! И этот человечек даже позволил себе в унтер‑офицерской манере орать в спину уходившему представителю стороны, который, кстати, был старше него самого: „Куда! Вернуться!“ Ну, вообразите теперь — что было бы сказано этому салдафончику, попробуй он так повести себя, например, с соседом по лестничной клетке. Вообразили? Это — не двойной стандарт?
А я совершенно уверен, что этот судья даже не вполне понимает — насколько он нелеп. И поймёт только тогда, когда…
Отделение судей от общества, но не от государства дало весьма ядовитые побеги. Внутреннее давление государства на любого из судей и отторжение судей внешним обществом стало приводить к возникновению таких страшноватых явлений как басманное правосудие. Которое, к особой тревоге, перестало уже быть только басманным. Ведь только уже будучи совершенно асоциальным субъектом может судья полагать, что больной туберкулёзом, раком и поражённый ВИЧ человек и в самом деле должен лечиться в условиях строгой изоляции. И тут уже никаких президентов упрекнуть невозможно. Такое явление есть уже самостоятельное явление именно той самой сущности: замкнутости судейского сословия, и полной потерей чувствительности по отношению ко всему, что этого сословия не касается. Но создание такого легко управляемого отделённого от общества сословия довершил именно нынешний президент.
А что же делать?
Замечательный российский вопрос. И для того, чтобы не слишком выходить за рамки журнальной статьи, продемонстрирую на очень простом примере, с которого началось наше повествование не то, что надо делать, а то, насколько по‑иному следует подходить к вопросу, чтобы можно было найти ответ.
Совершенно справедливым является и то, что судьи перегружены, и то, что весьма сложно спланировать длительность судебного заседания. Справедливо.
И справедливость и того и другого для того, кто принадлежит к судейскому сословию или пользуется его стандартами останавливает саму мысль. Вроде как тут ничего не поделаешь. А вот те, кто ждут в коридоре, в реальности, способны понять судей, но только в одном случае — некой предсказуемости их поведения. А, заметим, именно асоциальное поведение с точки зрения социума непредсказуемо. И в этом смысле ответ сразу же находится сам собою, ведь судья‑то точно знает, что, скажем, следующие повестки у него выписаны на 15 часов и на полчетвёртого. Так не логично ли будет ему как председательствующему в пятнадцать часов объявить двухминутный перерыв и, выйдя в коридор, сделать объявление о переносе следующего процесса, а затем проделать это и в полчетвёртого? А ведь это, заметьте, совершенно не сложно, и, скорее всего, именно так этот судья и поступил бы в быту, а иначе… А иначе его ждали бы общественные санкции — отношение к нему как к необязательному человеку, как к трепачу, наконец. Но будучи загерметизированным от подобных санкций, судья опасаться может только гнева своего надзирателя — председателя суда. Отсюда и недогадливость, и чванство, и хамство, и непредсказуемость. А вот заставить иначе вести членов судейского сообщества может только полная его разгерметизация. Только тогда судьям придётся смотреть на окружающий мир нормально, то есть глазами нормального члена общества.
Иначе… Да чего уж тут пугать! Стоит только вспомнить, как именно, где и при каких обстоятельствах умер когда‑то грозный небожитель из политбюро ЦК КПСС В.В. Гришин. А умер Виктор Васильевич Гришин в общей очереди в районном собесе, куда пришел оформлять мизерную пенсию. И пусть нынешняя камарилья в 2004 году на доме №19, что в Спиридоньевском переулке Москвы повесила ему мемориальную посмертную табличку, но скольким же людям этот представитель при жизни своей сословной крови попортил…Наверное о том и память ему на той самой табличке и в том самом собесе.
