Время не торопилось, осторожничало, будто бы ползло с тралом по району минирования. Ели-ели, в душевном скрипе минуло сорок минут с того момента, как шесть стремительных силуэтов показались на тепловом фоне скал и исчезли.
Миша и Саша распределили порядок наблюдения с получасовыми интервалами. Находились они в двух метрах друг от друга, немного в стороне от плоского участка дна.
Залежка на ожидании чем-то напоминает самоистязание. Благо, что общественную атмосферу полагается потреблять за ради экономии личных дыхательных запасов. И ведь даже само слово залежка — не есть суть. Её приходилось проводить в вертикальном положении, предварительно подыскав наиболее оптимальные складки дна, если оно имелось в наличии. В данном случае — имелось, слава богу. Тело надлежало максимально скрывать под водой. На поверхности находилась лишь часть головы — по-лягушачьи.
Вообще-то, требовалось применять жировую камуфляжную мазь. Наносили её на лицо и, если не надеты перчатки, то и на руки еще на борту основного средства доставки. Но Миша и Саша использовали камуфляж природный, загорев до черноты за время, проведенное в здешних местах. К тому же, цвет, запах, консистенция и механические, а точнее не отмывающиеся свойства этой мази, ни Мише, ни Саше не нравились. Похоже, остальные служебные аксессуары Саше нравились, в то время как Миша уже давно подозревал, что у Саши где-то припрятаны жабры. Ну, сами посудите, как можно в течение пяти минут заснуть в таком месте и в такой позе? Положение — почти вертикальное, голова запрокинута, рот широко раскрыт. Шла, пусть и полудохлая, но волна. Миша этого не понимал, раздражался, отворачивался, целиком уходил в наблюдение, еще раз повторял маршрут возврата.
‘Три минуты восемь секунд — курс сто пятнадцать. Четыре минуты двадцать две секунды — курс восемьдесят пять градусов’.
Где-то там, в финале возвратки, в момент завершения отсчета должна будет ждать ПЛка. Но, исходя из опыта возвратов, точное попадание — это единичный случай или подарок судьбы. Резерв на поиск — двадцать минут. Надо бы обязательно уложиться в срок, потому что затем… И Миша поймал себя на мысли, что пора заткнуться, не отвлекаться и не заниматься обнюхиванием и разжевыванием перспективы с пушистым названием ‘писец’. Он и так никуда не денется. Всему своё время.
Луна, наконец, спряталась за скалами, погрузив во тьму. Глаза постепенно привыкали. Уже знакомые и простые очертания окружающего угадывались в темноте. Легкий шум прибоя расслаблял внимание. Повсеместно распространился сонливый покой, который дал небольшую передышку мишиному разуму, казалось, постоянно взведенному на товсь.
Устали они с Сашей. Оттого и на дядю Булыжника зачем-то попробовал ехать. Когда наплевать на служебную субординацию — это очень плохой признак, характеризующий внутреннее состояние.
Человеческий мозг имеет интересную особенность, чем-то сродни мозгу дельфина. В то время как одно дельфинье полушарие спит, другое бодрствует. Причем, психомоторика дельфина остается на прежнем, высоком уровне, как при обоих бодрствующих полушариях. Усталость человека способна отключать некоторые участки мозга, при казалось бы всецелом бодрствовании. Функциональность организма при этом незаметно снижается. Вы, вдруг, ни с того ни с сего, начинаете ронять предметы. Это — как признак. Но Миша так и не вспомнил, выпадало ли что-нибудь из рук на протяжении двух суток. К тому же, удалось поспать в общей сложности часов десять. Получалось, что незачем было переживать. Всё в норме. Тянули службу потихоньку. И как же медленно тянулось время. Хотя, вскоре, в буквальном смысле, грянули изменения.
Вначале справа, над верхним краем береговых скал неярко осветилось небо. Сполохи напоминали грозовые зарницы. Но гроза — это нечто эпизодическое, недолговременное. А тут свечение оказалось слишком продолжительным. Спустя секунды донесся грохот, приглушенный расстоянием. Причем, имел он знакомую тональность. Звук будто бы возникал ниоткуда. Не нарастал, не тянулся, а мгновенно обрушивался всей звуковой мощью, хотя и потерянной из-за удаленности. Стало быть, бабахнуло что-то серьезное, на тему минно-подрывного дела.
— Наших бомбят, что ли? Неужели обнаружены? — Саша даже проснулся и подобрался поближе.
Беседы на отлежке — это непрофессионально, не рекомендуется и даже возбраняется, но снова раздался грохот. В слегка посветлевшем небе добавилось красок. Подлунный мир просыпался в экстренном порядке. По случаю светопреставления Миша разрешил себе отступить от строгостей суровых будней.
— Храпеть меньше надо. Тогда и не обнаружат никого. Я седеть начинаю при виде этого бардака. Когда ж ты захлебнешься, наконец? — накипело у Миши.
— А чего? Я свои полчаса — как штык, отглядел. Могу себе отдых позволить, — забубнил Саша под нос. — Чего ж там творится-то? Похоже, нефтебаза искру дала. Но тут их нет рядом, вроде. Может, бензозаправка. Случайно. Курят они тут много. Курить охота.
— Одни, вон, уже докурились… Это не по женькину душу. Нет. Пальба, какая никакая, а началась бы. Они тут рядом где-то, неподалеку. Три часа на операцию — это ж мелочь. Пальбу бы мы услышали. И вот хоть бы сказали, чего у них там за заботы. Всё темнят, секретничают. Как куда в задницу лезть, так: ‘Саша-Миша, вперед!’ А почём эти медузы с хреном — сразу тишина и военная тайна. Гляди, снова рвануло. Никак, третью мировую за три часа сообразить решили.
— Помнишь, глыба гражданская говорила, что нашей стране, вроде, кранты намечаются. Но то ж американцы чего-то нахимичили. А местные здесь причем?
— Не знаю. Ладно, хорош трепаться. На службе, всё-таки. Срок. Давай, принимай наблюдение. Болото сдал.
— Болото принял, — Саша вздохнул, помолчал и посмотрел на Мишу. — Поганый ты сегодня. Погода тебе не нравится. Море не нравится. Соскучился по фиолетовым бокам. Забыл, как ребра на камнях трещат.
— Нет, Саня. Не забыл… Просто, муторно. Не пойму. Не то чего-то. На душе будто замерло.
— Конечно. Никто ж такой спокухи не ожидал. Вот оно там и шалеет на сердце от удивления. Еще фейерверк этот. Совсем запутаешься… Я сам охреневаю, чего творится. Женька вчера рассказывал. Они недавно ездили на горно-пустынные пейзажи поглазеть. Разворачивали чего-то и сторожили. Но не сами по себе, а с бойцами на точке. Так там, вообще, разговор короткий. Особенно, ночью. В пыль крошат всё, что шевелится. Вот такая забота о ближнем. Другое дело, что ближний этот при возможности твои кишки на кулак намотает без вопросов. Кто прав? Кто виноват? Пойми-разбери.
— Вроде бы, дело нужное. Все учатся Родину защищать, опыт набирают. Без войны-то и наши, и ихние Булыжники не у дел окажутся. Спрашивается, вот хрен ли мы тут сидим? Отвечается: просто, кому-то необходимо создавать проблемы, чтобы их разрешать. Чтобы удельный вес в этой жизни не растерять.
— Точно. Потеряют они массу. Вытолкнет их на поверхность. Тогда народ сразу поймет, что же это такое плавает.
Совместно хмыкнув, они замолчали. Но Миша еще в самом начале береговой заварухи подумал, что масштаб состоявшегося фейерверка переполошит всех местных Булыжников. Тут уж полагается вздрогнуть силовым иерархическим трапам от первой до финальной балясины. И, конечно же, на светопреставление подорвутся местные творческие коллективы. Без вертолетов им никак не обойтись. Лишь бы по морю не подтянулись.
Спустя минуты, у горизонта слева показались красные бортовые огни. Чуть позже донесся звук чего-то вертолетного.
— Птичьи миграции начинаются, — Саша еще пытался шутить. — Может, полиция?
— Один он. Может и полиция. Готовность, Саш. По команде ложимся под гряду.
— Окейчик. Под гряду, так под гряду. Намордник, чего-то, воду подпускает. Придем домой — заменю.
— Придем.
Вертолет-сирота непонятного типа приближался от Дурбана. Еще какое-то время он шел вдоль побережья, но потом отвалил за скалы и притих где-то там — в глубине территории.
Ночь быстро восстанавливала права на темень и тишину. Рукотворный свет поник и уже не беспокоил. Берег уснул. Лишь тени его снов иногда метались в скалах. То ли их породила игра лунного света и воды. То ли напряженная работа зрения находила отклик в воображении. Мише приходилось изредка приподнимать из воды ‘одноглазого’, чтобы лишний раз убедиться в мнимости образов.
Безбрежье за спиной распространяло такую же покойную хреноту с холодным, бликующим серебром на матово-черной груди океана. Извечно угрюмый и беспокойный, он, похоже, решил передохнуть. Пусть будет, но тишина давила. Даже нашептывания прибоя не ослабляли её тяжелую хватку.
––––––—
При возникновении ситуации, угрожающей массовыми народными волнениями, полиция ЮАР в те годы действовала согласно плану мероприятий, известному под кодовым обозначением 410. Согласно этому плану, в первую очередь осуществлялась блокировка района ситуации посредством полицейских отрядов локального базирования и с применением специальной колесной бронетехники. Все подъездные пути и дороги к населенному пункту или же объекту, на котором возникала потенциальная ситуация, перекрывались полицейскими кордонами в три кольца: за две тысячи метров, за тысячу метров, а также в непосредственной близости от места возникновения народных волнений. В зависимости от масштабов, осуществлялась переброска подразделений полиции из столицы провинции. На стратегически важных объектах и в населенных пунктах всей провинции вводились повышенные меры безопасности. Велось усиленное патрулирование мест массовых поселений коренных жителей.
Вообще-то, народные массы в том районе волноваться не собирались, а тем более в ленивую ночь с субботы на воскресенье. Такого рода стихийные бедствия случались лишь в небольших городах и на крупных горнодобывающих предприятиях, но никак не на мусорных свалках или станциях космического слежения. Ближайшее к станции поселение Умдлоти совсем не буянило, а лишь готовилось тихо отойти ко сну.
Тем не менее, дороги постепенно блокировались, выяснялся уровень опасности, хотя доклады с мест выглядели слишком сумбурно. Таким же образом, вероятно, рапортовали наверх в Дурбан и, конечно же, ожидали решения именно оттуда. Происходящее слишком напоминало разгул народной стихии с поджогами, погромами и разбоем. Поэтому из Дурбана прошел высший уровень опасности. По выходу с задачи группа Жени должна была обнаружить усиленные полицейские кордоны, пока еще находящиеся в процессе развертывания.
––––––—
Луна постепенно забиралась всё дальше за скалы. Казалось, чернила, закусившие прибрежной акваторией, уже принялись за звезды. Прошло около двух часов с момента ‘берег’. Миша, в который раз, навел ППНВ на померещившееся копошение теней в скалах. Случилось оно выше района пролежины, по которой ушла группа. Миша обнаружил отдельные движения “ярко-зеленого” с четкими контурами. Это явно были люди, хотя и укрытые камнями по большей части. Они довольно быстро спускались вниз, и Миша, наконец, смог различить очертания. Головы, плечи. Мешки.
— Идут, Сань.
— Вижу… Пятеро. Нет шестого. Чего за дела?
— Ты меня спрашиваешь?… Внимание, по полной. Наблюдаем.
Шепот воды, тишь и темень. Пока никаких тревожных звуков сверху не доносилось. Провожающих, обычно, из дальнего-далека слышно. Но почему пятеро-то?
В середине шестидесятых годов при дозаправке в воздухе в районе средиземноморского побережья Испании загорелся и разбился бомбардировщик Б-52 НАТО. На его борту находились водородные бомбы, которые были аварийно сброшены. Одна из бомб упала в море. Происходящее наблюдал испанский рыбак. Не прибегнув к использованию навигационных средств, он запомнил место, где затонул большой цилиндр с серым парашютом. Через несколько дней испанец привел в эту точку поисковое судно, и бомбу нашли.
Миша знал эту байку еще с первого курса училища. Спустя некоторое время оказалось, что байка совсем не сказочная. Миша вдруг обнаружил, что способен также точно определяться на море. Как и с помощью чего — он не понимал и не задавался вопросом. Все происходило само собой. Он, просто, знал ‘где’. Вот только получалось у него ‘на все сто’ не под, а над водой.
Женя, похоже, подобным образом ориентировался на местности. Вообще-то, море — это море, а суша — она для сухопутных. На суше всегда есть к чему привязаться, и то, что группа безошибочно вернулась в точку высадки, вряд ли можно было назвать чудом.
Они не мешкали и сразу пошли в воду. Хотя, с прытью был явный натяг. Не та прыть, которую Миша так часто видел раньше. Либо оторвались с запасом, либо на пятки вообще никто не наступал. Судя по полной экипировке, скорее всего — ‘не наступал’. Но тогда почему впятером?
Саша уже притащил с донного склада часть снаряги. Одни братья начали облачаться, другие помогали. Молчаливая и, всё-таки, суета Мише не нравилась, но ничего не поделаешь. Хотя, тишину блюли от и до. Потом подошел слегка запыхавшийся Женя.
— Не комплект у нас. Ждать придется. Думал, вышли чисто. Риф застрял где-то, но уже подходил — видно было. И тут вертолет принесло. Прожектор, все дела. Потом машины полицейские. Он уходить начал. На юг попер по Н14.
— Риф — это который?
— Замыкающий.
— Уйдет, думаешь?
— Целый танк под ним. Мусоровозка. Ураган.
— А вертолет?…
— Риф уйдет.
Миша приблизил часы к глазам. Отведенного на ожидание времени оказалось не настолько много, но и не мало.
— Тогда ждем. Запас не тратить и в кучу не сбиваться. Рядом, вдоль гряды держитесь.
— Лады.
Секунды вдруг полетели ни с того ни с сего. Время настолько явно увеличило скорость, что Миша даже удивился. По аналогии с улыбчивостью, удивляться ему приходилось тоже крайне редко.
И вообще, времени абсолютно незачем спешить посреди ночи. К тому же, вокруг все улеглось и утихомирилось. Сонный океан всё также нехотя и миролюбиво ворочался, вздыхая прибоем. Небольшие, подсвеченные лунным светом тучки куда-то свалили с концами вместе с подсветкой. Обездвижено и холодно, сверху надзирала сплошная звездная пелена, по непонятной причине растерявшая яркость. Скалы насупились и уже не мельтешили тенями. Ни птиц, ни ветерка. Мир в полном составе отвалил на боковую.
Удивление, сами знаете, процесс быстротечный. За неимением насущных забот, кроме как рефлекторных, Миша решил проанализировать случившееся. Он не очень четко представлял себе, как выглядит полицейское преследование. Но, по идее, вертолет в нем выполнял функцию наведения. Блокирование и задержание следовало бы проводить наземным силам. Ведение огня с борта воздушного судна — это, вероятно, не совсем приемлемая, нездешняя форма контакта блюстителей закона с его нарушителями. Огонь могут открыть из преследующих автомобилей и, скорее всего, по колесам. А колес, наверное, много. Да еще и попробуй, попади из движущегося на большой скорости автомобиля. В Голливуде — да, а в жизни почему-то всегда получалось совсем наоборот. Хотя, дороги у них тут были хорошими.
Но с другой стороны, зачем стрелять-то? Гнали бы и гнали Рифа, предварительно организовав заслоны впереди, по ходу пиесы. Ну и? Твои действия, Риф… Если при счастливом стечении обстоятельств он оторвется, каким-то чудом вернется и выйдет к берегу, то найдет ли он точку? В то же время, вертолет не оторвать и он будет вести. Один ли здесь, вообще, вертолет?
Миша постепенно убеждал себя, готовясь к худшему. Предположения не обнадеживали. Над поверхностью уже показался перископ безапелляционной кувалды с шильдиком ‘Бесполезная и опасная трата времени’.
‘Своих не бросают, а значит своих быть не должно’. Миша как-то раз слышал эту жестокую, переиначенную поговорку десантуры. Она не бытовала ни среди мишиной, ни среди жениной братии. Но жизнь иногда со всей силы, безжалостно проводила данный хук в челюсть.
Миша проверил время. До отсечки по возврату, если учитывать резерв на поиск лодки, оставалось еще относительно долго. Но дело было в другом. На сердце отчего-то настойчиво и неотвязно свербило. Он даже не понимал, а чувствовал — надо срочно уходить.
Миша посмотрел влево. Глаза, адаптированные к ночи, различили рядом голову Жени. Тот безотрывно и неподвижно жевал оптикой берег. Над водой за ним виднелось несколько схожих голов-сооружений. И вот тут восприятие окружающего вдруг изменилось.
Пронзительная тишина и обездвиженный воздух. Мириады ледяных точек чужого света в небесной тьме. Вытянутые, рубленные формы ППНВ — будто бы неотъемлемое целое с геометрически правильными полусферами голов. Они выпирали из покойной темноты вод, как черные и неживые наросты. А рядом вдруг почудилось присутствие кого-то огромного, молчаливого. Это продолжалось всего мгновение и так же внезапно исчезло, как и возникло. Конечно же, ему померещилось. Да и вообще, не до того было. Миша уже принял решение. Оттолкнувшись от камней, он придвинулся к Жене.
— Уходим к лодке… Без Рифа. Сейчас.
Женя, казалось, замер и ничего не слышал. Лишь спустя несколько секунд он повернулся к Мише. Одноглазо смотрел через оптику, словно сквозь прицел.
— Время же есть. Надо ждать.
— Уходим, Женя. Вертолет ему не сбросить. Сюда Риф никого не поведет.
— Понял… Но время-то еще есть. Он с удачей в охапку родился. Давай подождем.
— Хорошо. Ждем еще пять минут.
— Семь. Лады? Семь минут прошу.
— Но только семь минут.
— Понял.
По истечении всего-ничего Мише начало казаться, что секундная стрелка тычет поддых. Неужели чему-то суждено было случиться прямо сейчас? Но вокруг царил уже ставший привычным покой, притопленный в тишине. Ни с моря, ни с суши не проходило даже намека о каких-либо переменах. ‘Стационар же, по полной!…’
Звук объявился внезапно и довольно быстро нарастал. Рассеянный, он шел сверху, с берега и не представлялось возможным определить направление на источник. Но то, что это свистел и громогласно бормотал вертолет, сотрясая воздух — ни у кого сомнений не вызывало. Затем слева наверху, примерно в кабельтове, осветились скалы и в авиамарш вклинился лишний нотный ряд — басовито-могучий. Дизель. Свечение становилось всё ярче.
Миша видел, как ряд голов дружно ушел под воду. Но сам он пока не погрузился. Ему полагалось сначала видеть, а уже затем успевать.
Через секунды в той стороне проскользнул луч, вероятно, прожектора вертолета. Снова. И еще раз. Еще. Ночь прошило метание фар. Они высвечивали скальные края, торчащие над берегом. Вся эта безумная и бесноватая пляска переплеталась в какофонии звуков, приближаясь. Затем со скального среза, на большой скорости вылетел громадный грузовик. С ‘полетать’ у него дела обстояли просто никак. Облегченно взревев двигателем и задрав морду, он в течение доли секунды пытался продемонстрировать свою могучую инерцию, но затем камнем прошил около двадцати метров воздуха до воды. Под ней, совсем рядом, лежали те же скалы. Хотя, ни обвального грохота, ни огня Миша не услышал и не увидел. Лишь глухой удар, задавленный стенаниями вертолета, и обеспокоившее прибой облако брызг. Миша наблюдал этот несостоявшийся полет через ППНВ. Никто из кабины не выпрыгивал. Видимые дверь и окно со стороны водителя были закрыты. Через стекло инфраоптика не брала.
‘Сошел раньше… И закрыл дверь?’ — мимолетно царапнула мысль, а над скалами, в той стороне, уперевшись лучом в воду, уже рыскал прожектор. Переполняя своим присутствием округу, оглушив, из-за скального среза вывалил вертолет, еще до появления которого Миша ушел вниз.
Воздуха с поверхности он прихватил достаточно. Где-то за двойкой не спеша продулся и пошел дальше вдоль каменной стенки. Визуальной и дыхательной доукомплектацией головы занялся уже у самого дна. Там же разродился на подумать-доклевать микроскопические крохи надежды на Рифа. Рассуждалось на этой малой глубине — в темноте и тишине — до беспардонности спокойно и даже противно от собственного цинизма. Пришло ясное и четкое осознание, что теперь уже некуда торопиться и не от кого бежать. Всё случилось. Даже запас времени не жал.
Скальная гряда надежно упрятала от света и прочих элементов жизнедеятельности, вытворяемых на поверхности. Вертолет, наверное, изучал некое жалкое подобие приводненного грузовика и, судя по всему, ему больше нечего здесь болтаться — были другие заботы. Вполне возможно, что вскоре подтянутся колесные полицейские. Или уже подтянулись, светили, смотрели, собирались лезть в кабину мусорного урагана. Пусть. Группа лежала в надежной стороне и уйдет потихоньку в темноту глубины, самым низом…
Не вдруг, но стройная вереница утопических мыслей отчего-то засбоила. Казалось бы, случилось это по совсем непонятной причине. Миша отмотал цепь чуть назад. Снова прошелся по логическим смычкам. Ничего не обнаружил. Всё стыковалось, но… Даже обожгло. ‘А какое у них тут движение?…Левостороннее!’
Миша сразу же пошел к плоскому участку, по которому выходила группа, а затем наверх. Остановился в метре от поверхности. Нигде и ничего не светилось, не шумело и не беспокоило. Но здесь он услышал глуховатый стук откуда-то со стороны берега. Четыре удара. Таким макаром замудоханные скитальцы пучин просились на борт ПЛки. Снова четыре удара, но уже ближе. Спустя секунды Миша чуть не воткнулся в живого и здорового, полуголого Рифа. А на синяки и шишки при размерах со сковороду здесь никто и никогда не обращал внимания.
––––––—
Через сутки ПЛка притащила всех домой, в Мапуту. Миша так и не помирился с командиром. Спустя две недели прилетела замена, а еще через неделю Миша с Сашей топтали родную землю Союза. Ни Женю, ни Рифа, ни остальных ребят они больше никогда не видели и не слышали о них, так же как и об обещанных орденах. Наверное, так распорядилась судьба. А потом она развела и Мишу с Сашей.
Совсем недавно Михаил Васильевич обосновался в ненавистном стане бывшего вероятного противника. Это очень тяжелый человек и совсем не любит вспоминать о прошлом. Море он не услышал.
Поговаривали, что Александр Петрович живет на родине у мыса Тарханкут. Вообще, дома всегда хорошо. Пусть даже вода холодная. Ведь, рыба — она рыба и есть.
Можаров С.Б.
