ГЛАВА 5
САНГОРОДОК
В сангородок я прибыл весной 1974 года. Там встретил много знакомых, а также друга и подельника Володю Никишина (по кличке Никифор), который попал туда за несколько месяцев до того уже из другой колонии с туберкулезом легких. Когда я рассказал ему о конфликте с начальником санчасти и о его последних словах, то он предложил мне «закосить» под туберкулезно больного.
Согласно установленному правилу заключенные, поступавшие в сангородок, обязаны были пройти медицинское обследование. Анализы, подтверждавшие туберкулез легких, за меня сдал специально для этого подобранный Володей человек. Он же сделал и рентгеновские снимки. После этого переговорили с кем нужно, и меня перевели в туберкулезное отделение.
Так я стал «туберкулезным больным». Чифирил из одной кружки с теми, у кого была открытая форма туберкулеза, и мечтал о том, чтобы у меня быстрее появился свой собственный туберкулез. В случае разоблачения меня ждала матвеевская зона, куда идти не хотелось. Более того, в медицинской карте появилась бы отметка «симулянт», после чего двери санчасти закрылись бы окончательно, помирать будешь – не помогут.
Туберкулезное отделение было отделено от основной территории больницы деревянным забором. Внутри стояли два деревянных барака, вмещавших около ста человек. Калитка и ворота на замок не закрывались, и на территорию больницы можно было выходить свободно. Курс лечения для туберкулезных больных был рассчитан минимум на полгода, и после этого переводили в тубзону, находившуюся за забором.
Обычно все лагерные авторитеты, приезжавшие в сангородок, собирались для общения на территории туботделения. Там и свободы больше, и режим слабее. Связь с зонами также осуществлялась через туботделение. Мы встречали этапы из всех зон и были в курсе многих событий, которые происходили в Хабаровском крае.
В сангородке, особенно в туботделении, много играли под интерес в карты, нарды, домино и т. д. Как правило, заключенные приезжали в больницу с деньгами и часто от избытка свободного времени ввязывались в игру. К тому времени я научился играть неплохо во многие лагерные игры и выигрывал по тем меркам немалые деньги.
За короткое время мы с Володей Никишиным поставили себя так, что с нами стали считаться все без исключения. Авторитеты, приходившие в сангородок из разных зон, тоже признавали наше первенство. А так как этапы приходили часто, то информация о нашей деятельности распространилась очень быстро по зонам Хабаровского края. И если у кого-то возникала потребность связаться с кем-то из другой колонии, то это обычно делали через нас. В разборках, происходящих в сангородке, наше с Володей слово было решающим.
Естественно, такое положение вещей местному начальству не понравилась. В результате Володю отправили в тубзону, которая находилась в Красноярском крае (и больше я его не видел, ибо через четыре года он погибнет), а меня осенью 1974 года закрыли в спецкорпус (к тому моменту я пробыл в сангородке около четырех месяцев).
Спецкорпус – это отдельно стоящий охраняемый барак, отгороженный от территории сангородка деревянным забором и колючей проволокой. Внутри находились камеры, закрывавшиеся на замок. Один раз в день выводили на короткое время прогуляться в маленький дворик, все остальное время приходилось сидеть под замком. Общались с сангородком через записки, которые передавали изредка баландеры и санитары.
В конце ноября 1974 меня перевели из спецкорпуса в зону для туберкулезных больных, которая находилась по соседству, за отдельным забором. Однако самой зоны я не увидел. Меня поместили в штрафной изолятор на 15 суток, и после этого закрыли на шесть месяцев в помещение камерного типа (ПКТ). Это почти то же самое, что и ШИЗО, только на ночь выдают матрасы, чуть лучше кормят и выводят один раз в день на прогулку в специально оборудованный для этого дворик.
Штрафной барак, с камерами ШИЗО и ПКТ, располагается, как правило, недалеко от вахты, где круглосуточно дежурят офицеры, прапорщики и солдаты внутренних войск. Внутри штрафного барака дежурят также круглосуточно надзиратели. От основной территории колонии он отделен забором и колючей проволокой.
В камере ПКТ, куда меня посадили, находились еще трое туберкулезных больных заключенных. Связи с тубзоной и сангородком не было. От рентгена и сдачи анализов на туберкулез я отказался сразу же после того, как меня закрыли под замок, якобы в знак протеста за необоснованные репрессии, а на самом деле из опасения, что раскроется мой обман и станет ясно, что у меня нет туберкулеза легких.
Надзиратели в тубзоне вели себя очень нагло, развязанно и вызывающе, а к тем, кто находился в ШИЗО и ПКТ, придирались вообще по любому поводу. И однажды мое терпение лопнуло, я чуть не задушил самого крутого в той колонии начальника смены надзирателей, прапорщика по кличке Блатной.
К тому времени двоих из нашей камеры, Толика Золотого из Приморья и Валеру Родного из Хабаровска, по отбытии ими срока наказания выпустили в тубзону. Вместе со мной остался в камере заключенный по кличке Гагарин. У него была открытая форма туберкулеза, он почти постоянно харкал кровью и одной ногой уже, по сути, находился на том свете. Других туберкулезных больных тогда в ПКТ не было.
Случай, который хочу рассказать, произошел в тот момент, когда нас с Гагариным вели в камеру после прогулки. С Блатным был еще один такой же наглый прапорщик, кличку которого не помню. Оба были пьяны. Блатному показалось, что мы идем медленно, и он стал грубо нас подталкивать и оскорблять, причем ругался так громко, что его слышали во многих камерах ШИЗО.
Гагарин молчал, а я пытался Блатного урезонить, но он заводился еще больше. Стал потихоньку заводиться и я. Зная свой характер, старался не обращать внимания на оскорбления наглого надзирателя. Но в какой-то момент он перешел за допустимые рамки. Сильно толкнув, обозвал такими словами, которые по лагерным понятиям оставлять без внимания нельзя. И мое терпение лопнуло…
Завалив Блатного на бетонный пол и схватив мертвой хваткой за горло, я стал его душить, второго прапорщика, кинувшегося на меня сзади, завалил рядом. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы к ним на помощь не подоспели другие надзиратели, выскочившие на шум из комнаты для дежурных. Когда мои руки оторвали от горла Блатного, он с трудом понимал происходящее и в глазах его был страх.
Подобные инциденты происходили в местах заключения редко. Обычно заключенные боялись оказывать сопротивление надзирателям, а тем более на них нападать. Ибо их могли избить до полусмерти и намотать новый срок. Но в тот раз мне повезло.
Во-первых, было много свидетелей в мою пользу. Заключенные из ближайших камер слышали оскорбления со стороны надзирателей и то, как я просил их не распускать язык и руки. Во-вторых, прапорщики, с которыми у меня произошел инцидент, были сильно пьяны, и это заметили все. В-третьих, в изолятор очень быстро прибежали дежурные офицеры, при которых пьяные надзиратели меня трогать поостереглись.
В свою очередь я тут же написал заявление на имя краевого прокурора по поводу беспредела со стороны надзирателей и объявил голодовку. О произошедшем в ПКТ быстро доложили руководству, и уже через несколько часов у меня состоялась беседа с начальником колонии, которая закончилась благополучно. Мне повезло, что было много свидетелей, а надзиратели заметно пьяны. Если бы этот инцидент произошел при других обстоятельствах, то отбили бы все внутренности и добавили новый срок.
Инцидент ограничился 15 сутками штрафного изолятора, и после этого меня опять перевели в ПКТ. Оставшиеся три месяца отсидел без проблем. После этого случая офицеры и надзиратели стали относиться ко мне более предупредительно, да и по отношению к другим заключенным стали меньше наглеть. По истечении шести месяцев меня выпустили из ПКТ в зону, произошло это в конце мая 1975 года.
Бирская тубзона, куда я попал, имела общесоюзный статус. В связи с этим туда завозили туберкулезных больных заключенных из многих регионов СССР. О том, что, будучи в ПКТ, я чуть не задушил самого блатного в этой колонии надзирателя, слышали в зоне почти все, и это заметно мой авторитет подняло. Помимо прочего многие знали и то, что мое слово считалось решающим в сангородке, когда я там находился. Исходя из этого, вокруг меня быстро собралась достаточно сильная команда.
Обстановка в тубзонах всегда более приближена к старым лагерным традициям, чем в других колониях, а игра под интерес (в карты, нарды, зари, домино) – это неизменная традиция. «Играющие» считались в местах заключения элитой и делились как бы на лиги. В высшей лиге, где собирались профессионалы, разыгрывались наиболее крупные суммы, за подобными поединками обычно следила вся зона.
В течение нескольких недель после выхода из ПКТ я собирал через своих друзей сведения обо всех играющих (кто во что играет, у кого что есть и кто как платит). Собрав нужную информацию и серьезно подготовившись, я прошелся вначале по низам и, обыграв без особого труда играющих среднего уровня, собрал за короткое время приличные «куражи». После этого ко мне стали «нырять» более серьезные игроки, к встрече с которыми я уже был готов.
Мое преимущество заключалось в том, что я знал об играющих в этой зоне почти все, а они обо мне в отношении игры очень мало. Это позволяло мне навязывать более выгодные для себя условия. Сбивал всех с толку и мой возраст. Мне недавно исполнилось 24 года, а для играющего в тубзоне строгого режима это очень мало. Матерым игрокам, отсидевшим большие сроки, было обидно мне проигрывать. Они считали, что мне просто везет, и, находя новые средства, снова предлагали игру. Но опять проигрывали.
А чтобы поток желающих играть со мной не иссякал, я придерживался хитрой тактики: крупные деньги не упускал, а мелкие сознательно проигрывал. Например, если выигрывал у одного сто рублей, то тут же проигрывал другому десять. Исходя из этого, всем казалось, что мне просто везет, и предлагали игру снова. В результате, я собрал за короткое время в этой зоне почти все наиболее крупные деньги, крутившиеся в игре.
Выигрывал немало и работы, благодаря чему я и мои друзья, по сути, не работая, числились выполняющими нормы выработки. За невыполнение норм выработки, несмотря на туберкулез, наказывали сурово, но меня и близких мне людей это не касалось, так как некоторые заключенные, за неимением наличных денег, проиграли мне свою работу на полгода вперед.
За семь месяцев, проведенных в тубзоне, я сумел себя поставить так, что мое слово там стало наиболее веским и решающим. Меня устраивало здесь все: режим слабый, игры море, чувствовал себя как рыба в воде. Уезжать никуда не хотел, но в декабре 1975 года меня неожиданно закрыли в ШИЗО и через 15 суток без вывода в тубзону отправили в матвеевскую колонию, из которой я за полтора года до того уходил в сангородок.
1989 г. Хабаровск. Справа от меня сидит вор в законе Юра Грек. Во втором ряду крайний слева стоит Сергей Алым (упоминается в главе “Посеявший ветер, пожнет бурю”)
ГЛАВА 6
ВОЯЖ ПО ЗОНАМ
В матвеевскую колонию меня привезли в январе 1976 года. За время моего отсутствия произошли большие изменения. Некоторых своих старых друзей и знакомых я уже там не застал. В то же время появились новые люди, мне не известные, но тем не менее слышавшие обо мне. Авторитет мой за последнее время сильно возрос, и меня встретили в зоне с почетом.
По сравнению с тем, что было до моего ухода, обстановка в зоне стала лучше. Начальником колонии был тот же полковник Драновский, который без необходимости заключенных не прижимал. Я настроился задержаться в этой колонии, но начальник санчасти, о котором ранее упоминал, и начальник режимно-оперативной части, оба майоры, решили отомстить мне за те неприятности, которые я им устроил полтора года назад при помощи письма и своей матери. И это стало всем очевидно.
О возникших проблемах вновь известил свою мать. Она в свою очередь обратилась к начальнику колонии с просьбой разобраться в возникшей ситуации. Полковник Драновский одернул этих двух майоров, но они еще больше затаили злость и пообещали поспособствовать тому, чтобы меня отправили в такую зону, которая покажется адом.
Кончилось тем, что в сентябре 1976 года меня отправили в 16-ю колонию, которая находилась в тайге в нескольких десятках километров от ближайшего города. Основным производством там была разделка леса и все этому сопутствующее. Недалеко от зоны находился поселок Хармули, поэтому ее называли хармулинской.
Обстановка и бытовые условия не соответствовали многим стандартам, но я быстро ко всему приспособился. Тем более что там оказалось много друзей и хороших знакомых по свободе и местам заключения, которые приняли меня с большой радостью и почетом.
Руководство колонии обо мне тоже было наслышано, поэтому с первого же дня меня решило поставить на место. Мне сказали, что если сделаю хоть один неверный шаг, то жизнь в этом учреждении станет для меня кошмаром. При этом добавили, что здесь хозяин – тайга, а прокурор – медведь, и куда-либо жаловаться бесполезно.
До краевого управления мест заключения, находившегося в Хабаровске, было более четырехсот километров, поэтому вышестоящее начальство эту колонию почти не посещало. О таких местах обычно говорят: «Богом забытый край». Здесь были свои законы, своя власть и круговая порука, поэтому руководство колонии и надзирательский состав безнаказанно творили все, что им хотелось.
На какое-то время я затаился, но после того как собрал на местное начальство компромат и вытащил на поверхность серьезные факты, ситуация резко изменилась. Когда я ознакомил с собранными материалами всех, кого это касалось, и предупредил, что данная информация уже находится на свободе и может в любой момент попасть в высокие инстанции через мою мать, местные начальники заметно присмирели.
Собрав информацию обо мне и моей матери, они поняли, что с нами лучше не воевать. Ибо, как говорится: «прежде чем заметить у кого-то сучок в глазу, вытащи вначале бревно из своего глаза». Получилось почти по библейски. После этого у меня состоялись разговоры с начальником колонии и его заместителями. Угрозы в мой адрес прекратились, и со мной стали разговаривать уважительно. В результате мы нашли общий язык и пришли к соглашению: они не трогают меня, а я их…
Более года я жил в этой колонии неплохо: играл в азартные игры под интерес, имел деньги, авторитет, влиял на обстановку, со мной считались все, включая администрацию. В ШИЗО попадал редко и то лишь за дело. К примеру, за игру в карты, если ловили с поличным, или за слишком заметную выпивку с друзьями. Пил я не часто и знал меру, но грех было не выпить за день рождения кого-либо из друзей.
Я никогда не спорил с начальством в тех случаях, когда меня сажали в ШИЗО справедливо. Специально за мной не охотились, а если попадался по глупости, то винил в этом лишь себя и старался впредь не расслабляться. В отношении других заключенных при мне начальство также не наглело. В ПКТ я в этой зоне не сидел.
В конце 1977 года решил развеяться и посетить сангородок для медицинского обследования и общения с друзьями, которые отбывали срок в других колониях. И свои планы осуществил. В сангородке меня вновь поместили в туботделение, так как с тубучета еще не был снят. Там пробыл около трех месяцев, отдохнул, поправил здоровье, наигрался в разные игры под интерес, а также пообщался с друзьями, которые приезжали в сангородок из разных зон специально для того, чтобы со мной встретиться.
В начале февраля 1978 года меня отправился обратно на хармулинскую зону, но до места назначения я не дошел. Пока отдыхал в сангородке, произошли изменения: весь контингент 16-й хармулинской зоны отправили в 17-ю колонию, находившуюся в городе Эльбан, где был до этого общий режим, а заключенных с общим режимом отправили в Хармули. То есть поменяли местами.
Во время этапирования в эльбанскую зону (в железнодорожных спецвагонах «столыпиных») многие купили у конвоиров водку, спирт или одеколон (у кого на что хватило денег) и все это употребили. В состоянии алкогольного опьянения вспомнились старые обиды. Возникли споры, конфликты и драки, которые по прибытии на место вспыхнули с новой силой. В зоне начались беспорядки. В первую очередь стали избивать пособников лагерной администрации.
Руководство эльбанской колонии с целью наведения порядка предприняло ряд срочных мер. В результате этого часть заключенных отправили в другие колонии, а некоторых – в следственную тюрьму в связи с заведенными на них уголовными делами.
Так как контингент хармулинской зоны перевели в 17-ю колонию, то меня тоже привезли туда. По приходу на место я недосчитался многих своих друзей и знакомых. В зоне царили хаос, неразбериха, беспредел. Лагерное начальство растерялось. До этого у них был общий режим, и специфику строгого режима они еще плохо знали, тем более что ситуация вышла из под контроля.
Усугубляло положение в частности и то, что почти все рабочие объекты находились за пределами колонии, в самом городе. Работали осужденные в основном на стройках, где была возможность общаться с вольными людьми. В связи с этим в зону попадали алкоголь и наркотики. Это способствовало пьяным разборкам, дракам и дебошам, которые не мог остановить никто.
Узнав о моем прибытии, многие заключенные, которым все это надоело, пришли ко мне и стали просить: «Наведи порядок, житья не стало никому, ситуация бесконтрольная». Разобравшись в сложившейся обстановке, я собрал всех, кто имел в этой зоне хоть какой-то вес, и объявил, что с этого момента беспредел и хулиганства прекращаются, а разборки в алкогольном и наркотическом состоянии запрещаются.
В процессе разговора я сказал: «Хотите выпить или кайфануть, – пожалуйста, но серьезных разговоров и дел в таком состоянии быть не должно, решайте свои вопросы на трезвую голову. Но и в трезвом состоянии не оскорбляйте друг друга и не распускайте руки. Возникнет спорная ситуация приходите ко мне, вместе установим истину».
Затем из числа наиболее здравых людей назначил в каждом отряде старших, в обязанность которым вменил следить за порядком. Параллельно с этим организовал зоновский общак (вначале из своих личных сбережений) для подогрева табаком, чаем и продуктами питания находящихся в ШИЗО и ПКТ, ибо о них многие забыли.
После этого обстановка в зоне улучшилась. Грызня, возня и пьяные разборки прекратились. Если у кого-то возникали проблемы или спорные вопросы, то приходили ко мне, и мы решали их сообща. Пособники администрации (члены СВП, нарядчики, завхозы и бригадиры) также не делали без согласования со мной ни одного серьезного шага.
С одной стороны, лагерное руководство это устраивало, ибо в зоне наконец-то наступил мир и порядок, но с другой стороны, появился второй хозяин, что им, конечно же, не нравилось. На общем режиме, бывшем здесь ранее, подобное не практиковалось. В понимании лагерного начальства заключенный должен много работать и беспрекословно выполнять приказы, а не решать спорные вопросы наравне с администрацией.
Сомнения продолжались недолго. Как только стало ясно, что обстановка в зоне выправилась и стала подконтрольной, произошло то, что и должно было произойти. В мае 1978 года меня и моего друга Володю Исаева вызвали на вахту. Когда мы пришли туда, то увидели все местное начальство, во главе с начальником колонии. Нам сказали, что уходим на этап и спецфургон уже ждет у ворот. Выйти в зону для сбора вещей не дали, сказав, что все необходимое передадут. Видимо, опасались нежелательной реакции со стороны заключенных.
На прощание начальник колонии мне сказал: «Хороший ты парень, Володя, много в тебе положительных качеств, претензий лично к тебе у нас нет, но в зоне должен быть один хозяин». После этого нас увезли в следственную тюрьму, находившуюся в городе Комсомольске, а оттуда через несколько дней развезли по разным зонам. Володя попал в 11-ю колонию (город Комсомольск), а меня отправили в 5-ю (город Совгавань).
По приходу в 5-ю зону меня прямо с этапа закрыли в одиночную камеру ШИЗО, оставив при мне мои вещи и выдав матрац. Я стал требовать начальника колонии и объяснений. На собеседование пришел заместитель начальника колонии по режимно-оперативной части, майор. Он пояснил, что им позвонили из краевого управления мест заключения и дали указание не выпускать меня в зону. Мне стало ясно, что хотят отправить за пределы Хабаровского края.
В тот момент в 5-й колонии находилось много моих друзей и хороших знакомых, имевших большой авторитет. Узнав о моем прибытии, они стали делать все возможное, чтобы меня выпустили в зону. На руководство колонии посыпались со всех сторон просьбы и обещания, что если меня здесь оставят, то будет многим больше порядка.
Со своей стороны я сказал начальнику режимно-оперативной части, что готов отсидеть полгода в ПКТ за один день, проведенный в зоне со своими друзьями. Он ответил, что это не зависит от него, так как звонок в отношении меня был сделан из краевого управления мест заключения. Но тут же сказал, что готов поручиться перед краевым начальством за меня и выпустить в зону, если дам согласие с ним сотрудничать. То есть хотел завербовать и сделать своим тайным агентом.
Когда он увидел, как самые крутые лагерные авторитеты засуетились после моего приезда и стали за меня хлопотать, то сильно мной заинтересовался. Стал уговаривать и обещать, что если соглашусь с ним дружить и сотрудничать, он откроет мне «зеленую улицу» во всем. После чего я смогу безнаказанно играть под интерес в карты, пить водку, употреблять наркотики и объединять вокруг себя заключенных.
Я сказал ему, что очень хочу попасть в эту колонию, и предложение его более чем заманчивое, но это противоречит моим жизненным принципам. Внутренняя свобода мне дороже, поэтому я стараюсь как можно меньше зависеть от людей и обстоятельств. На этом наши разговоры с ним закончились. Через несколько дней меня отправили в хабаровскую пересыльную тюрьму, а оттуда в Магаданскую область.
(продолжение следует)
